Историческая традиция как контекст русской духовности Крупнин Г.Н.
    Философию, как правило, связывают с деятельностью самостоятельного и непредвзятого мышления, не скованного путами традиции и историческими предрассудками. Более того, самостоятельность мышления и сопряженный с ней критицизм провозглашается, чуть ли не главным критерием философствования. Однако идея самостоятельного мышления возникла относительно недавно - в европейской философии Нового времени, когда была предпринята попытка "переоценки" традиционных ценностей. При своем дальнейшем развитии идеология Просвещения с лозунгом: "где нет самостоятельного мышления, там нет мышления вообще" - оказалась идеологией философского европоцентризма. С этих позиций значительные слои духовности объявляются маргинальными и оказываются лишенными нашего внимания. В частности, русская философия и, шире - духовность, существенно оскудняется за счет игнорирования целых исторических периодов и значительных направлений мысли. Русская мысль в течение долгого времени была подчеркнуто несамостоятельна, демонстративно традиционна и канонична. Постоянным рефреном в средневековой литературе проходит: "Си глаголо мне о сих от книг, а не от себя сказавшу" [ 1 ], а автор скрывается за "иных много трудишихся хронограф, и историк, и творец" [ 2 ]. Именно эти моменты вызывали наибольшую критику "просвещенных" исследователей. Однако вопросы - насколько сам стоит самостоятельный разум, и насколько бессмысленна традиционалистская духовность - нуждаются в специальном рассмотрении.
    В философской мысли всегда существует отношение к предшественникам, а тем самым, к традиции в широком смысле этого слова, даже если автор субъективно стремится начать с tabula rasa. И в этом смысле не важно, является ли объектом отталкивания, в том числе в виде цитирования, Иоанн Богослов или Аристотель, несмотря на то, что согласно современной классификации, они разнесены по разным ведомствам - философии и богословия. Даже если предположить, что объектом отношения является исключительно представители рафинированной рациональности (как это декларировал Гегель в своей "Истории философии"), то и в этом случае последователь (или критик) не воспроизводит целиком предшествующие рациональные структуры. При этом не важно, явное или скрытое цитирование ставится во главу угла. В любом случае, мыслитель уже застает (как предпосланные) проблемное поле, понятийный и методологический инструментарий, критерии "готового" продукта, потенциальных потребителей его в лице соответствующей аудитории. Суждения, высказывания или общеметодологические принципы, донесенные контекстом традиции, воспринимаются с освященным временем доверием. Не следует строить иллюзии относительно корректности исторической редукции к логическим предшественникам. Яркий пример здесь являет гегелевская история философии, в угоду строгой логике по-своему правильно воспроизводившая исторические формы философствования. Уместно вспомнить о герменевтическом парадоксе, согласно которому абсолютная адекватность законченной системы не допускает выхода за нее. Таким образом, критик, пытающийся абсолютно объективно и адекватно воспроизвести Платона, в лучшем случае может стать самим Платоном, но не более того. Кроме того, мысль, да и вообще любое духовное движение, вне контекста традиции оказывается вне поля ожидания и как непонятое не удерживается в истории. ............