Часть полного текста документа:Гегель. Его жизнь и философская деятельность Библиографический очерк Если мы, русские люди, хотим ознакомиться с умственной жизнью нашего общества 30-х, 40-х и отчасти 50-х годов, нам нельзя миновать философской системы Гегеля или, по меньшей мере, обстоятельного очерка о ней. Были дни, когда диалектические тонкости и хитросплетения берлинского мудреца безраздельно царствовали над лучшими умами в России, и эти дни по своим богатым результатам навсегда останутся светлым воспоминанием для русской интеллигенции. Тогда многие честные люди смотрели на знакомство с философией Гегеля как на нравственное обязательство и даже принуждали себя к нему. К таким принадлежал, например, Станкевич. Мы знаем, что целый период умственного развития Белинского совершался под знаменем гегелизма. Правда, Белинский быстро отделался от очарования, производимого "Егор Федоровичем" Гегелем, но ведь Белинский, по своей оригинальности, - натура слишком уже исключительная. Упомянем еще имена Грановского, Тургенева и других, и мы увидим, что философская система Гегеля, несмотря на всю свою несомненную туманность, была как бы откровением для русской интеллигенции. Ей мы обязаны появлением двух наиболее плодотворных течений нашей мысли: западничества и славянофильства. Ей когда-то мы верили с тем самоотвержением, тою горячностью, которые характеризуют несамостоятельную еще мысль, судорожно хватающуюся за иллюзию, способную, по-видимому, осветить весь жизненный путь до последнего верстового столба у кладбища и даже за ним. На ней выросло поколение сороковых годов, поколение самое богатое и мощное, и, за исключением позитивизма, своим формальным развитием русская мысль наиболее обязана Гегелю. Быть может, кто-нибудь читавший или только пытавшийся читать Гегеля найдет в этом факте немало поразительного. Мы так далеко ушли от Гегеля и от его способа мышления, так привыкли к другим способам рассуждения, что Гегель уже не может соблазнить нас, несмотря на все свое остроумие, а чтение его книг вызывает в нас совершенно основательную скуку и недоумение. Но тогда было другое время. Русские люди не открыли Гегеля, а только подражали Западу в восторгах перед всеобъемлющей системой берлинского мудреца. Если теперь мы признаем только известного рода пользу за этими грудами акробатической диалектики, то в 20-х и 30-х годах увлечение философской системой Гегеля представляется в следующем виде: "Несомненно, - говорит Гайм (1857 год), - что еще многим из живущих памятно то время, когда все знания питались от роскошно убранного стола гегелевской мудрости, когда все факультеты толпились в прихожей философского факультета с целью хоть что-нибудь усвоить себе из возвышенного рассмотрения абсолютного существа и из неуловимой гибкости прославленной гегелевской диалектики, когда всякий был или правоверным последователем Гегеля, или варваром, идиотом, отсталым человеком, презренным эмпириком; наконец, когда само государство считало себя безопасным и прочным от того, что старик Гегель построил его на началах разумности и необходимости, и потому на искавшего духовной должности или звания наставника, ежели он не был гегелистом, смотрели как на преступника, Эти-то времена надо возобновить в своей памяти, чтобы понять вполне, в чем заключается настоящая сила и важность значения какой-нибудь философской системы. ............ |