"Жизнь держалась на невидимой тонюсенькой ниточке..." Фронтовые дневники Александра Довженко проясняют смысл событий, происходящих на наших глазах
    Наш обозреватель Андрей Русаков перевел с украинского языка фронтовые дневники кинорежиссера Александра Довженко. Эти дневники вышли недавно в Киеве отдельным изданием, а в России печатались лишь небольшие фрагменты (в "Литературной газете" и в журнале "Искусство кино"). Андрей дал мне тонкую стопку машинописных страниц: "Может, тебе будет интересно..."
    Крупные заголовки: "1942", "1943"... Я читал в метро, в электричке, потом читал дома под тревожное бормотание вечерних новостей. Там, за экраном, утробно гудела воздушная тревога над большим ночным городом, таким летним, что, кажется, если бы не завывание сирены, то я услышал бы стрекотание цикад. Потом показывали беззвучные взрывы, огонь во все небо, беззвучный плач беженок, беззвучно открывающего рот Милошевича, такого же беззвучного Клинтона, а еще - дорогу с разбросанными по ней убитыми людьми, и кто-то живой ходил там, по страшной дороге, и кого-то искал. Он, наверное, вскрикивал или плакал, но был слышен только ровный, как из автоответчика, голос комментатора: "Балканы... Гуманитарная катастрофа... Не хватает крылатых ракет... Мирные предложения..."
    Я вернулся к Довженко, к тому месту, где остановился: "Человеческая душа - чаша для горя. Когда чаша полна, сколько ни лей уже, больше не вместится... Идут эшелоны - беженцы, раненые... Умру от горя, чтобы не видеть..."
    В строчках из дневника, написанного почти шестьдесят лет назад, я увидел что-то самое главное, чего мне сейчас так не хватает. Не хватает прежде всего в себе самом. Наверное, это главное называется состраданием.
    Взял с полки четвертый том Даля и увидел, как много слов с тем же корнем мы совсем забыли: "Сострадный - сочувственный, связанный с кем-то общим чувством", "сострадалец, сострадалица - участник в печали", "сострадательный - состраждущий чувством"...
    На наших глазах политологи взвешивают на своих научных весах вину сербов и вину албанцев и говорят нам: вот видите, эта чаша полнее, а тут еще место есть. Политики говорят про одних несчастных: это наши братья, а про других, что они совсем не братья, поэтому их надо жалеть, но гораздо меньше, чем братьев. Какие-то темные люди заманивают "добровольцев", причем кое-где даже выбор есть - можете за этих повоевать, а можете и за других. Бессовестность и ненависть так набухают и растекаются по миру, что незаметно все мы начинаем вязнуть в этой трясине.
    Из дневника Довженко мне вдруг стало ясно, что война - это меньше всего следствие геополитики, а более всего это результат человеческого нечувствия. Война обнажает зияющий недостаток любви в этом мире.
    Второго апреля 1942 года Довженко записал диалог фронтового фотографа и воронежского старика крестьянина:
    "- Что вы пишете, что фотографируете? - Увековечиваем все ваши страдания... - Может, не нужно?.. - Как это? - Нужно жить чем-то добрым. Вы нам про доброе напишите и научите нас доброму и красивому. Хочется радости хоть капельку. - Это лакировка. - Не знаем. Пожалейте нас".
    Этот фрагмент из дневника давно минувшей войны, мне кажется, лучше всего объясняет, почему мы сейчас не печатаем в каждом номере сводок с балканской войны, почему не публикуем, как другие газеты, страшных кадров. ............