«Внутри горы бездействует кумир…»
Внутри горы бездействует кумир
В покоях бережных, безбрежных и счастливых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.
Когда он мальчик был и с ним играл павлин,
Его индийской радугой кормили,
Давали молока из розоватых глин
И не жалели кошенили.
Кость усыпленная завязана узлом.
Очеловечены колени, руки, плечи,
Он улыбается своим тишайшим ртом,
Он мыслит костию и чувствует челом
И вспомнить силится свой облик человечий.
Анализ стихотворения О. Э. Мандельштама
«Внутри горы бездействует кумир…»
Белов Андрей (Череповец)
Стихотворение было написано в период с 10-го по 26-е декабря 1936-го года, т. е. оно входит во «вторую воронежскую тетрадь», создававшуюся О. Э. Мандельштамом в исключительно тяжелых условиях и ставшую одной из лучших книг (так – книгой – назвал ее Б. Л. Пастернак) поэта. (По воспоминаниям Н. Штемпель, Мандельштам, будучи в Воронеже, говорил: «…если вам есть что сказать, скажете при всех обстоятельствах и вместо десяти нудных томов напишете один»[1].)
Текст этот интересен тем, что допускает огромное количество разнообразных, даже взаимоисключающих, интерпретаций. Можно проанализировать его имманентно, действительно как стихотворение о неком кумире, сделанном из слоновой кости, а можно, например, и такое толкование существует, увидеть здесь намек на фигуру Сталина, скрытого за кремлевскими стенами, «в покоях бережных», и пытающегося «вспомнить свой облик человечий» и т.д.
Стихотворение состоит из трех строф, первые две из которых равны по своему объему (четверостишия), в последней же – добавлена одна дополнительная строка (aBaaB), что сделано автором, в частности, именно для создания эффекта концовки (такой прием часто используется в финальных строфах). Задержанная во времени, завершающая стихотворение строка звучит более убедительно, тем более, что строка эта необычайно важна для смысла текста в целом (ее, метафорически говоря, вес больше веса других стихов).
Последняя строка диссонирует со всем остальным текстом, посвященным описанию, в принципе, счастливой жизни: сначала жизни бездействующего кумира, у которого «с шеи каплет ожерелий жир», затем дается ретроспективное обращение к его детству («с ним играл павлин», «его индийской радугой кормили»), и вновь – синхронное повествованию описание статуи («улыбается своим тишайшим ртом»). Завершающая же строка как бы сбивает читателя с толку: для нас так и остается непонятным, доволен кумир своею бездеятельной жизнью или нет, почему он «вспомнить силится свой облик человечий»? По всей видимости, у кумира никогда человеческого облика и не было (детство его – это детство статуи: ему «давали молока из розоватых глин», «не жалели кошенили»), но опять же неясно, как эта черта его характеризует: придает она трагический оттенок стихотворению, или, возможно, сатирический? В тексте прямого ответа на данный вопрос мы не найдем.
С точки зрения ритмики стихотворение также достаточно интересно. Оно написано ямбом, преимущественно шестистопным, однако строгой заданности количества стоп в строке в нем нет, размер стиха меняется: 1. ............
